диссидентов – единственный из вернувшихся, кто был приглашен Лерой выступить на семинаре перед молодежью, был известный лагерный стукач Лева Волохонский. Андрей Шилков и отец Глеб Якунин были с Волохонским в зоне и хорошо знали, кто он такой. Хотя Лера была знакома с Ларой Богораз (давала уроки французского ее сыну Паше), а через Асю Лащивер – со мной и «Гласностью», выбрала она именно его. Лева, как ему и было положено, рассказал восторженным молодым людям о том, что колонии для политзаключенных – это рай на земле, который поганят только сами политзэки. Им всегда всего мало и они, будучи провокаторами по природе, то и дело устраивают бунты из-за того, что в компоте слишком мало сахара. Других забот в политических тюрьмах и лагерях нет.
Я напечатал в «Гласности» довольно жесткую отповедь Волохонскому. Лера с Кириллом Подрабинеком попытались устроить публичный диспут с нами. Я ответил, что с этой пакостью говорить не буду, в спектаклях участвовать – тоже, но напечатал его ответ, гулявший в самиздате.
Впрочем, с Левой все вскоре стало ясно: от поддержки рассказов Горбачева о том, что политлагеря – это курорт, ему пришлось перейти к более серьезным задачам. Кандидатами на получение Нобелевской премии мира были выдвинуты два русских диссидента: Юрий Орлов – создатель и председатель Московской Хельсинкской группы, физик, член-корреспондент Академии наук, отсидевший семь лет в лагере и высланный в США, и Анатолий Корягин – психиатр, сперва главврач больницы в Кургане, перед арестом за выданное заключение о психическом здоровье ряда диссидентов, помещенных в психушки, – врач в Харькове. После освобождения – почетный член Международной психиатрической ассоциации. КГБ не устраивало появление в СССР второго диссидента нобелевского лауреата со всем его влиянием, международным престижем, резко возросшей известностью и возможностями. И Волохонский бросился (точнее его бросили) в бой – в Риге, в Ленинграде, а Новодворская опять услужливо предоставила ему такую возможность в Москве. Волохонский начал устраивать целенаправленные собрания, где попросту клеветал на Юрия Орлова и Анатолия Корягина. Поскольку кого-то он при этом нахваливал, в основном – стукачей, то для молодых, а то и пожилых людей из околодиссидентских кругов, не имевших никакого отношения ни к лагерям, ни к тюрьмам, откровения бывалого зэка выглядели вполне убедительными и вызывали иногда полную поддержку. Об Орлове он рассказывал, что ему в пермском лагере создали особенно комфортные условия (на самом деле лагерь специально разделили, чтобы Орлова особенно жестко изолировать), а он все не прекращал скандалы и необоснованные требования к администрации. Особенно гнусными были рассказы Волохонского о том, что голодовки Корягина в лагере были чистейшей фикцией и что оперативники носили ему тайком сумки с едой. Для Корягина голодовка была во много раз мучительнее, чем для любого другого: громадный и довольно молодой сибиряк, в одиночку ходивший охотиться в тайгу (пока жил в Кургане), остро нуждался в гораздо более обильной пище, чем большинство из нас, ему и обычный тюремный рацион был мал – его голодовки и впрямь были подвигом. И уж, конечно, никаких сумок с едой, о которых врал Волохонский, администрация ему не носила.
Волохонский сумел собрать подписи человек пятнадцати мало-мальски известных (кажется, и братьев Подрабинеков), которым лестно было участвовать в таком серьезном деле, в Нобелевский комитет в Осло о том, что Корягин – самозванец и не достоин премии. Думаю, неприсуждение ему премии не было заслугой Волохонского, хоть он и похвалялся: «Я лишил Корягина Нобелевской премии». Хотя КГБ задействовало не одного Волохонского, это было в высшей степени отвратительно. Я написал в «Гласности» все, что думал. Волохонский мне ответил где-то в самиздате, не ожидая, что мы поместим и его ответ. Но мы это сделали – с комментариями, конечно.
Через несколько лет Волохонский был задержан в связи с убийством Старовойтовой – трое суток он со своей приятельницей Корзинкиной дежурил около дома Галины Васильевны, якобы охраняя каких-то бездомных собак. Похоже, хотя и не было доказано, что он должен был подавать знаки убийцам, а трое суток ему пришлось дежурить, поскольку Галина Васильевна часто в последний момент меняла свои планы.
Впрочем, в восемьдесят седьмом и даже в восемьдесят восьмом году еще никого не убивали, и даже новых арестов почти не было, но начавшееся освобождение политзаключенных очень напоминало ссылку или высылку. Статья в «Гласности» Андрея Миронова так и называлась «Освобождение или перемена статьи?».
Новодворская в начале восемьдесят восьмого года решила создать новую партию. Изначально партия выглядела странно. В нее входили и новые социалисты и ярые противники марксизма, евреи и русские националисты; планировалось, что в ней будут разные, представляющие прямо противоположные взгляды «фракции». Единственное, что якобы всех объединяло, была оппозиционность существующему режиму, хотя сама Новодворская через несколько лет написала в «Новом времени» восторженную статью о советском председателе Президиума Верховного совета СССР Анатолии Лукьянове как о неизменном и пламенном стороннике демократии.
Первое организационное собрание Демсоюза (ДС) происходило на квартире Богачева – будущего верного соратника Жириновского по созданию ЛДПР. Впрочем, не только он, но и Жириновский были в первом составе руководящего координационного совета, что выглядело странно, хотя о том, что он – штатный сотрудник ГРУ (служил референтом-переводчиком Закавказского военного округа, а это штатная должность ГРУ), я в то время не знал. Любопытно, что по рассказу Юры Скубко, одного из вполне достойных, как и Ася Лащивер, членов ДС, Жириновского они вывели (или он сам ушел) после того, как он буквально не давал ни о чем подумать, уговорами, что сейчас надо для отвода глаз поддерживать Горбачева и Лукьянова, а потом «ударить им в спину». Для все более проявлявшегося расхождения в интересах и взглядах КГБ и государственного аппарата СССР это была очень характерная позиция. Впрочем, Жириновский обеспечил Демсоюзу возможность проведения организационного собрания в поселковом совете Кратово в праздничный день 9 мая (я, по просьбе Аси, разрешил им собраться на нашей кратовской даче, но именно в этот день «Гласность» и разгромили) и тем самым свою задачу выполнил.
Для меня гораздо более странным было присутствие в его руководстве двух хорошо знакомых, в отличие от Жириновского и Богачева, мне (и всем диссидентам) людей. Одним был Денисов, дававший на очной ставке на Лубянке показания о том, что писатель Георгий Владимов снабжал его антисоветской литературой. Владимов в конце семидесятых годов был представителем в СССР Amnesty International – единственной иностранной правозащитной организации, официально представленной в Москве, и к тому же ясно понимал и деятельно реагировал на все, что происходило в годы власти Андропова-Брежнева. Понятно, что от
